vipcosmetolog.ru → Базового летнего гардероба

Плохие мысли лезут в голову, как избавиться от дурных мыслей. Внутренний демон: почему нам в голову приходят ужасные мысли

Это первая строчка из «личностного опросника», проверяющего психологическую устойчивость военнослужащих и особенности их тараканов в голове. Командующему составу интересно знать информацию о распространении шизофрении, паранойи, истерии, психопатии и психастении среди личного состава; о том, пустит ли солдат пулю себе в голову при первой возможности или будет послушно взирать на командира. Для этого воякам предлагают согласиться или не согласиться с рядом высказываний.

Когда я по учебно-"служебной" необходимости встретил этот тест, в нем сошлись и моя любовь к спискам, и любовь к деконструкции, а также скептически-стебное отношение к психологическим тестам.

Все конечно можно было свести к тупому пересмеиванию, но думаю, что здесь нечто большее. Только не знаю что: некачественный перевод, простодушие составителей или общая "ограниченность" психологической науки.

Не буду выкладывать все 276 (!) вопросов, остановлюсь на 33 самых забавных - естественно, с комментариями.

1. Иногда мне в голову приходят такие нехорошие мысли, что лучше о них никому не рассказывать. - Неправда, они ко мне приходят всегда .

2. Запоры у меня бывают редко. - Зато я люблю у них бывать .

20. Временами в меня вселяется злой дух. - Но я зову дедов и ставлю его на место .

25. Бывает, что я сержусь. - А хочу лейтениться!

32. Стараюсь жить так, чтобы окружающие могли сказать обо мне: «Вот это человек». - Действительно, я хочу, чтобы инопланетяне забрали меня в свой зоопарк.

52. Я люблю одежду модную и необычную, которая невольно привлекает взоры. - Я Андрей Бартенев .

60. Когда на меня кричат, я отвечаю тем же. - Ага: кричу на себя.

65. Я считаю, что религия имеет такое же право на существование, как и различные науки. - Причем если не хотите по результатам оказаться шизофреником, лучше отвечайте «нет».

83. Часто я «завожусь с пол-оборота». - Я явно не «Лада Калина».

88. Временами я ощущаю странные запахи. - Однако вместо того чтобы срочно ликвидировать утечку газа, я просто признаю себя параноиком, исходя из результатов теста.

90. Бывает, что с моим рассудком творится что-то неладное. - И тогда я прекращаю читать психологические тесты.

92. Руки у меня такие же ловкие и проворные, как и прежде. - Даже не знаю что сказать…

97. Ужасно не люблю всякие правила и ограничения, которые меня стесняют. - Тебе самое место в армии, сынок!

102. Я против того, чтобы надо мной подшучивали. - Но остальные проголосовали «за».

103. Меня сильно раздражают люди, которые лезут без очереди, и я им это всегда высказываю или не пускаю. - Поживешь в России - привыкнешь. Сам будешь передовиком.

104. Меня трудно рассердить. - Иначе бы я не дочитал до 104 вопроса.

107. Я знаю кто виноват в большинстве моих неприятностей. - Но после переизбрания назвать его имя я уже не могу.

110. Мои родные не понимают меня и кажутся мне чужими. - По крайней мере из грудной клетки у них выглядывают головы с зубастой пастью.

118. Мне нравится участвовать в конкурсах художественной самодеятельности. - Мы раскусили тебя, истероид!

119. Считаю, что очень важно, чтобы результат моей работы стал известен окружающим. - А вы думаете зачем я это все выкладываю!

129. Я легко плачу. - В следующий раз не буду таким расточительным.

136. Я ежедневно выпиваю необычно много воды. - Но дырку в теле по-прежнему не могу найти.

140. В компании мое настроение куда лучше, чем дома. - В «Газпроме» всегда лучше.

145. Я гораздо больше заинтересован в поисках духовных и художественных ценностей, чем деловых и материальных. - Вот тут и станет ясно, кто вы - психастеник или нормальное психически здоровое быдло!

149. У меня никогда не было неприятностей из-за грубых нарушений дисциплины, конфликтов с товарищами и др. - Потому что все меня боялись.

150. У меня редко звенит или гудит в ушах. - Да, у меня играют только мелодичные галлюцинации.

152. Мои идеи и мысли выглядят, как опережающие время. - Я из фильма «Пункт назначения».

160. Мне часто хочется умереть. - Но не беда, ведь по всем остальным пунктам я совершенно здоров!

184. В компаниях я всегда являюсь центром внимания. - Я - водка.

197. У меня бывают очень необычные и своеобразные внутренние переживания. - Не путайте шизофреников с нариками.

198. Все на земле подчиняется какой-то властной «магической» силе. - И эта сила - маразм.

235. Редко что можно осуществить постепенными, умеренными методами, чаще необходимо применить силу. - Страна психопатов.

257. Считаю, что сильному человеку можно многое простить. - Вот я, например, простил Гитлера.

Полный текст опросника см. .

Ну а теперь серьезно.

Проблема даже в том, что я подхожу под любую из выделенных акцентуаций, и не в том, что на самом деле психопаты в критические моменты могут оказаться более устойчивыми чем самые здоровые солдаты . Я прекрасно понимаю, что акцентуации есть лишь рельефное выражение определенных черт характера и в этом смысле каждый человек немного ненормален. Более того, мне самому глубоко противны явные психологические отклонения.

Но поражает другое: непоколебимая «научная» вера этих психологов в объективную психологическую норму, «адекватное» поведение и «реальное» восприятие. Цинизм психологии в том, что она все казалось бы благородное ставит к кавычки: «философствование», «выдающиеся идеи», «борьбу за справедливость». Все это детские игры, говорит она. Ленин и Че Гевара - не революционеры, а параноики, так как они упорно отстаивают свои убеждения и увлекают за собой людей, а Витгенштейн - не философ, а шизофреник, так как его «умозаключения» шли вразрез с доминирующим мнением. Идеал психологии - это конформный потребитель.

Конечно, можно усомниться в объективности современной науки, вступить в движение «антипсихиатрии », однако не вижу необходимости делать радикальные выводы. Делают историю действительно необычные люди. В этом с современной психологией не поспоришь.

Хорошо, что пока не существует прибора для чтения мыслей, иначе любой из нас был бы пойман с поличным. Ведь даже самый кроткий и деликатный человек иногда может порадоваться провалу ближнего или испытать желание размозжить кому-нибудь голову. Почему добропорядочные граждане с удовольствием смотрят триллеры с расчлененкой, а ярые либералы порой ловят себя на ксенофобии? И можно ли предотвратить подобные «мыслепреступления»? Об этом написала Джена Пинкотт на сайте Psychology Today.

Каждый из нас иногда ловит себя на неправильных, пугающих или мерзких мыслях. Склониться над милым младенцем и вдруг подумать: «Я могу легко размозжить ему череп». Утешать друга, пережившего крах в личной жизни, и тайно смаковать унизительные детали его рассказа. Ехать с родственниками в машине и в деталях представлять себе, как вы теряете управление и выезжаете на встречную полосу.

Чем настойчивее мы пытаемся отвлечься от этих идей, тем навязчивее они становятся и тем хуже мы себя чувствуем. Это нелегко признать, но мы действительно получаем удовольствие от примитивных острых ощущений и чужого несчастья. Люди поразительно плохо владеют собственными черными мыслями: мы не контролируем ни их длительность, ни содержание.

В 1980-х в своем знаменитом эксперименте Эрик Клингер попросил добровольцев в течение недели записывать свои мысли каждый раз, когда звучит сигнал специального устройства. Ученый установил, что в течение 16-часового дня человека посещают около 500 непреднамеренных и навязчивых идей, длящихся в среднем 14 секунд. Хотя большую часть времени наше внимание занято повседневными делами, 18% от общего количества мыслей доставляют человеку дискомфорт и отмечаются как плохие, злые и неполиткорректные. И еще 13% можно описать как совершенно неприемлемые, опасные или шокирующие - это, например, мысли об убийствах и извращениях.

Швейцарский психоаналитик Карл Юнг одним из первых серьезно заинтересовался черными мыслями. В своей работе «Психология бессознательного» (1912) он описал теневую сторону личности - вместилище греховных желаний и животных инстинктов, которые мы обычно подавляем.

Как формируется темная сторона личности? С точки зрения нейробиологии часть когнитивных процессов формирует то «я», с которым мы привыкли себя идентифицировать, - благоразумное, нормальное, логичное, - в то время как другие процессы служат толчком для развития темного, иррационального сознания, где рождаются навязчивые образы и идеи.

По теории Клингера, древний предсознательный механизм в нашем мозге постоянно ищет в окружающем мире потенциальные источники опасности. Информация о них, обходя сознание, передается в виде эмоциональных сигналов, которые и вызывают нежелательные мысли. Нейробиолог Сэм Харрис считает, что эти мысли случайны и совершенно неуправляемы: хотя человек и обладает сознанием, он не может полностью контролировать свою психическую жизнь.

Мрачные и пугающие мысли

«Это отвратительно, покажите мне еще»

Людям неловко признавать, что их привлекают зловещие и мерзкие истории: считается, что это удел фриков и извращенцев. Любители кровавых триллеров, фотоподборок с жертвами ДТП или заспиртованных эмбрионов имеют пониженную способность к эмпатии. Тридцать лет назад профессор Делавэрского университета Марвин Цукерман определил, что некоторые люди больше других подвержены жажде острых ощущений. При столкновении с чем-то ненормальным и ужасным люди с таким типом личности больше возбуждаются - это можно установить, измерив электродермическую активность.

Тяга к нездоровым и жутким вещам может быть и полезной. Как утверждает психолог Эрик Уилсон, мысли о страданиях других позволяют нам нейтрализовать деструктивные эмоции, не причиняя вред себе и другим. Они могут даже приводить в состояние благоговения: «Я могу по-новому ощутить ценность моей собственной жизни, - пишет Уилсон, - ведь я сам и моя семья живы и здоровы!»

Мысли о сексуальных извращениях

«Не открывать на работе… и вообще нигде»

Многие из нас считают самыми отвратительными мысли, связанные с сексуальными табу: нет ничего хуже, чем поймать себя на фантазии о чем-то аморальном или противозаконном.

Хорошая новость: легкое возбуждение ничего не значит. Клинический психолог Ли Баер, профессор медицинской школы Гарвардского университета, утверждает, что возбуждение - естественная реакция организма на внимание: «Попробуйте подумать о ваших гениталиях и убедить себя, что ничего не чувствуете». Если у вас промелькнула мысль об изнасиловании или сексе с несовершеннолетним, это вовсе не значит, что вы собираетесь воплотить эту идею в жизнь. Все люди думают о сексе, но не все фантазии стоит воспринимать буквально.

У женских эротических фантазий о подчинении и изнасиловании есть свое логическое объяснение. Исследователи Университета Северного Техаса установили, что 57% женщин когда-либо чувствовали возбуждение, фантазируя о насильственном сексуальном акте с собой в роли жертвы. Это можно объяснить стремлением женщины быть желанной - настолько, что мужчина не может себя контролировать. Другое объяснение - прилив эндорфинов, которые активнее поступают в кровь из-за ускоренного сердцебиения, сопровождающего чувство страха и отвращения. Воображаемая ситуация принуждения позволяет дать свободу тайным «порочным» желаниям, не испытывая чувства вины. Фантазии об изнасиловании, остающиеся под надежным контролем нашего сознания, никак не связаны с желанием быть изнасилованной в реальной жизни.

Неполиткорректные мысли

«Если они узнают, о чем я думаю, они меня возненавидят»

Ненавистный голос в голове, который включается, когда в поле вашего внимания появляется «другой» - будь то человек в инвалидной коляске, женщина в чадре, ярко одетый транссексуал или иностранец с непривычным цветом кожи. Этот голос, который вы изо всех сил заглушаете, ставит под сомнение адекватность, поведение, способности и вообще наличие человеческих качеств у «других».

Марк Шаллер, психолог из Университета Британской Колумбии, считает, что такие мысли вызывает примитивный защитный механизм, сформировавшийся на заре человечества, когда чужаки по определению были источником угрозы. Механизм «психологического иммунитета», однако, не оправдывает современные проявления нетерпимости - фэт-шейминг, ксенофобию, религиозные предрассудки или гомофобию.

Хорошая новость состоит в том, что автоматически возникающие неполиткорректные мысли можно преодолеть: психологи советуют перестать думать о том, насколько вежливым и непредвзятым считают вас окружающие, и сконцентрироваться на личности человека, с которым вы общаетесь.

Злорадные мысли

«Твой провал - моя радость»

Когда мы слышим в новостях, что какую-то девушку поймали пьяной за рулем и арестовали, нас это не трогает. Но если этой девушкой оказывается Пэрис Хилтон, мы чувствуем странное злобное удовлетворение, которое немцы называют «shadenfreude» (буквально «радость от вреда»).

Австралийский психолог Норман Фезер (Университет Флиндерс) доказал, что нас больше радует неудача кого-то выдающегося, нежели провал человека, равного нам по статусу. Когда успешные люди оступаются, мы чувствуем себя более умными, прозорливыми и уверенными в себе.

Возможно, так проявляется наше внутреннее стремление к справедливости. Но откуда тогда берется чувство стыда? По словам профессора Ричарда Смита, автора книги The Joy of Pain, нет смысла корить себя за эту банальную эмоциональную реакцию. Чтобы преодолеть приступ злорадства, надо представить себя на месте жертвы или сконцентрироваться на собственных достижениях и достоинствах, ведь лучшее противоядие от зависти - благодарность.

Жестокие и кровожадные мысли

«Была бы у меня сейчас бензопила…»

Вы спокойно режете лук у себя на кухне, и вдруг в голове мелькает мысль: «Что, если я зарежу жену?» Если бы мысли об убийстве считались преступлением, большинство из нас признали бы виновными. По данным психолога Дэвида Басса (Техасский университет в Остине), 91% мужчин и 84% женщин когда-либо представляли себе, как они сталкивают человека с платформы, душат подушкой своего партнера или жестоко избивают члена семьи.

Исследователь предложил радикальное объяснение: так как наши предки убивали, чтобы выжить, они передали нам предрасположенность к убийству на уровне генов. Наше подсознание всегда хранит информацию об убийстве как о возможном способе решения проблем, связанных со стрессом, властью, ограниченными ресурсами и угрозой безопасности.

Однако в большинстве случаев мысли о насилии не предшествуют реальному насилию, а, наоборот, его блокируют. Душераздирающие картины, которые рисует мозг, заставляют нас проанализировать ситуацию, прежде чем действовать. Сценарий проигрывается в воображении, включается префронтальная кора, и жуткая мысль исчезает.

Но что происходит с темными мыслями, когда мы их подавляем?

Дилемма гидры

«Метод радикального принятия…»

Мысли, которые мы пытаемся подавить, становятся навязчивыми. Это напоминает сражение с Лернейской гидрой: вместо отрубленной головы отрастают новые. Когда мы стараемся о чем-то не думать, мы только об этом и думаем. Мозг постоянно проверяет себя на наличие запретной мысли, и она снова и снова всплывает в сознании, пока чувство стыда и отвращение к себе отвлекают нас и ослабляют силу воли.

Мучительный процесс подавления могут усугубить депрессия и стресс. Чем больше усилий мы тратим на борьбу с навязчивой идеей, тем больше времени нужно для восстановления и отдыха. У людей, страдающих обсессивно-компульсивным расстройством, борьба с нежелательными мыслями может отнимать по несколько часов в день. Никто из нас не может полностью контролировать свое сознание. Как писал Карл Юнг, мы не управляем теневым «я», не создаем темные мысли и желания по своей воле - а значит, не можем и предотвратить их появление.

Доктор Баер рекомендует буддистский метод радикального принятия: при появлении нежелательной идеи надо постараться воспринять ее как просто мысль, без глубинного смысла и скрытого значения. Не надо осуждать себя или сопротивляться - просто дайте мысли уйти. Если она вернется, повторите еще раз.

Другой способ отпустить навязчивую идею - записать ее на бумаге и уничтожить. Это помогает дистанцироваться от неприятной мысли, а потом и буквально от нее избавиться. Еще может сработать «эффект двери» - физическое перемещение в другую комнату помогает мозгу переключиться на новую тему и сбросить краткосрочные воспоминания. Для сложных случаев существует радикальный подход: не отпускать пугающие мысли, а, наоборот, до конца проигрывать их в воображении во всех подробностях.

Что действительно важно в темных мыслях? Значение, которое мы им придаем. Мы можем воспринимать неприятные мысли как ценные объекты для исследования - подсказки, которые дарит нам теневое «я». Анализируя его проявления, мы лучше понимаем окружающих и самих себя. Мрачная, мерзкая и неудобная мысль становится источником вдохновения. Как пишет Эрик Уилсон, люди с развитым воображением могут превращать деструктивные идеи в топливо для умственного и эмоционального развития.

Отец аналитической психологии Карл Юнг вел дневник, который был впоследствии опубликован под названием «Красная книга». В дневнике Юнг фиксировал тревожные образы и идеи родом из бессознательного, в том числе свою встречу с метафорическим Красным Всадником. Присутствие Всадника неприятно для Юнга, но исследователь вступает с незнакомцем в диалог: они разговаривают, спорят и даже танцуют. После ученый испытывает необыкновенный прилив радости, ощущает согласие с собой и миром. «Я уверен, что этот красный человек был дьяволом, - пишет Юнг, - но это был мой собственный дьявол».

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Словари

Всякие мысли приходят иногда в голову. Например, мысль о том, что хорошо бы составить несколько новых словарей русского языка (кроме, конечно, уже существующих общих словарей).

В одном таком словаре можно, предположим, собрать слова, имеющие отношение к природе, в другом – хорошие и меткие местные слова, в третьем – слова людей разных профессий, в четвертом – мусорные и мертвые слова, всю канцелярщину и пошлость, засоряющие русский язык.

Этот последний словарь нужен для того, чтобы отучить людей от скудоумной и ломаной речи.

Мысль о том, чтобы собрать слова, имеющие отношение к природе, пришла мне в голову в тот день, когда на луговом озерце я услышал, как хрипловатая девочка перечисляла разные травы и цветы.

Словарь этот будет, конечно, толковым. Каждое слово должно быть объяснено, и после него следует помещать несколько отрывков из книг писателей, поэтов и ученых, имеющих научное или поэтическое касательство к этому слову.

Например, после слова «сосулька» можно напечатать отрывок из Пришвина:

«Повислые под кручей частые длинные корни деревьев теперь под темными сводами берега превратились в сосульки и, нарастая больше и больше, достигли воды. И когда ветерок, даже самый ласковый, весенний, волновал воду и маленькие волны достигали под кручей концов сосулек, то волновали их, они качались, стуча друг о друга, звенели, и этот звук был первый звук весны, эолова арфа».

А после слова «сентябрь» хорошо напечатать отрывок из Баратынского:

И вот сентябрь! замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его, в зерцале зыбком вод,
Неверным золотом трепещет.

Думая об этих словарях, особенно о словаре «природных» слов, я делил его на разделы: слова «лесные», «полевые», «луговые», слова о временах года, о метеорологических явлениях, о воде, реках и озерах, растениях и животных.

Я понимал, что такой словарь нужно составить так, чтобы его можно было читать, как книгу. Тогда он давал бы представление как о нашей природе, так и о неисчерпаемых богатствах языка.

Конечно, эта работа была бы не под силу одному человеку. У него не хватило бы на нее всей жизни.

Каждый раз, когда я думал об этом словаре, мне хотелось сбросить со счета лет двадцать, чтобы, конечно, не самому составлять такой словарь – для этого у меня не было необходимых познаний, – но хотя бы участвовать в работе над ним.

Я даже начал делать кое-какие записи для этого словаря, но, как водится, растерял. Восстановить же их по памяти почти невозможно.

Однажды почти все лето я занимался сбором трав и цветов. Я узнавал их названия и свойства по старому определителю растений и заносил все это в свои записи. Это было увлекательное занятие.

Никогда до тех пор я не представлял себе так отчетливо целесообразности всего, что происходит в природе, всей сложности и совершенства каждого листка, цветка, корня или семени.

Эта целесообразность напоминала иногда о себе чисто внешне и даже болезненно.

Как-то осенью я со своим другом провел несколько дней на рыбной ловле на глухом, старом русле Оки. Оно потеряло связь с рекой несколько столетий назад и превратилось в глубокое и длинное озеро. Его окружили такие заросли, что пробраться к воде было трудно, а в иных местах и невозможно.

Я был в шерстяной куртке, и к ней пристало много колючих семян череды (похожих на плоские двузубцы), репейника и других растений.

Дни стояли ясные, холодные. Мы спали в палатке, не раздеваясь.

На третий день прошел небольшой дождь, куртка моя отсырела, и среди ночи я почувствовал в нескольких местах у себя на груди и руках резкую боль, будто от уколов булавки.

Оказалось, что круглые плоские семена какой-то травы, пропитавшись влагой, задвигались, начали разворачиваться спиралью и ввинчиваться в мою куртку. Они провинтили ее насквозь, потом прокололи рубашку и среди ночи добрались наконец до моей кожи и начали осторожно покалывать ее.

Это был, пожалуй, один из самых ярких примеров целесообразности. Семя падало на землю и лежало там неподвижно до первых дождей. Ему не было смысла пробиваться в сухую почву. Но как только земля становилась влажной от дождя, семя, скрученное спиралью, набухало, оживало, ввинчивалось в землю, как бурав, и начинало в назначенный ему срок прорастать.

Я опять отвлекся от «основной нити повествования» и заговорил о семенах. Но пока я писал о семенах, мне вспомнилось еще одно удивительное явление. Я не могу не упомянуть о нем. Тем более что оно имеет некоторое, хотя и очень отдаленное, я бы сказал – чисто сравнительное, отношение к литературе, в частности к вопросу о том, какие книги будут жить долго, а какие не выдержат испытания временем и умрут, как тот сентиментальный цветок, что «не расцвел и отцвел в утре пасмурных дней».

Дело идет о пряном запахе цветов обыкновенной липы – романтического дерева наших парков.

Этот запах слышен только на отдалении. Вблизи дерева он почти неощутим. Липа стоит как бы окруженная на большом расстоянии замкнутым кольцом этого запаха.

В этом, очевидно, есть своя целесообразность, но она нами еще не разгадана.

Настоящая литература – как липовый цвет.

Часто нужно расстояние во времени, чтобы проверить и оценить ее силу и степень ее совершенства, чтобы почувствовать ее дыхание и неумирающую красоту.

Если время может погасить любовь и все другие человеческие чувства, как и самую память о человеке, то для подлинной литературы оно создает бессмертие.

Следует вспомнить слова Салтыкова-Щедрина, что литература изъята из законов тления. И слова Пушкина: «Душа в заветной лире мой прах переживает и тленья убежит». И слова Фета: «Этот листок, что иссох и свалился, золотом вечным горит в песнопенье».

Можно привести много других таких же высказываний писателей, поэтов, художников и ученых всех времен и народов.

Эта мысль должна побуждать нас к «усовершенствованию любимых дум», к постоянному непокою, к завоеванию новых вершин мастерства. И к сознанию неизмеримого расстояния, лежащего между подлинными творениями человеческого духа и той серой, вялой и невежественной литературой, что совершенно не нужна живой душе человеческой.

Да, вот как далеко может завести разговор о свойствах липового цвета!

Очевидно, все может быть пособником человеческой мысли и ничем нельзя пренебрегать. Ведь рождаются же сказки при скромной помощи таких незначительных и даже ненужных вещей, как сухая горошина или горлышко от разбитой бутылки.

После этих отступлений я все же попытаюсь вкратце восстановить по памяти некоторые из тех записей, какие я делал для предполагаемых (почти фантастических) словарей.

У некоторых наших писателей, насколько я знаю, есть такие «личные» словари. Но они никому их не показывают и упоминают о них неохотно.

То, что я недавно говорил о роднике, дождях, грозах, заре, «свее» и именах разных трав и цветов, – тоже возобновленные в памяти «записи для словаря».

Первые мои записи были о лесах. Я вырос на безлесном юге, и потому, может быть, больше всего в среднерусской природе полюбил леса.

Первое «лесное» слово, какое меня совершенно заворожило, было – глухомань. Правда, оно относится не только к лесу, но я впервые услышал его (так же как и слово «глушняк») от лесников. С тех пор оно связано в моем представлении с дремучим, замшелым лесом, сырыми чащами, заваленными буреломом, с йодистым запахом прели и гнилых пней, с зеленоватым сумраком и тишиной. «Сторона ли моя, ты сторонушка, вековая моя глухомань!»

А затем уже шли настоящие лесные слова: корабельная роща, осинник, мелколесье, песчаный бор, чапыга, мшары (сухие лесные болота), гари, чернолесье, пустошь, опушка, лесной кордон, березняк, порубка, корье, живица, просека, кондовая сосна, дубрава и много других простых слов, наполненных живописным содержанием.

Даже такой сухой технический термин, как «лесной межевой столб» или «пикет», полон неуловимой прелести. Если вы знаете леса, то согласитесь с этим.

Невысокие межевые столбы стоят на пересечении узких просек. Около них всегда есть песчаный бугор, заросший подсохшей высокой травой и земляникой. Этот бугор образовался из того песка, который выбрасывали из ямы, когда копали ее для столба. На стесанной верхушке столба выжжены цифры – номер «лесного квартала».

Почти всегда на этих столбах греются, сложив крылья, бабочки, и озабоченно бегают муравьи.

Около этих столбов теплее, чем в лесу (или, может быть, так только кажется). Поэтому здесь всегда садишься отдохнуть, прислонившись к столбу спиной, слушая тихий гул вершин, глядя на небо. Оно хорошо видно над просеками. По нему медленно плывут облака с серебряными краями. Должно быть, можно просидеть так неделю и месяц и не увидеть ни одного человека.

В небе и облаках – тот же полуденный покой, что и в лесу, в склонившейся к подзолистой земле синей сухой чашечке колокольчика, и в вашем сердце.

Иногда через год-два узнаешь старый знакомый столб. И каждый раз думаешь, сколько воды утекло, где ты за это время побывал, сколько пережил горя и радости, а этот столб стоит здесь и ночи и дни, и зиму и лето, будто дожидается тебя, как верный и безропотный друг. Только больше появилось на нем желтых лишаев да повилика заплела его до самой макушки. Она цветет и горьковато пахнет миндалем, разогревшись от лесной теплоты.

Лучше всего смотреть на леса с пожарных вышек. Тогда хорошо видно, как они уходят за горизонт, подымаются на увалы, спускаются в лощины, стоят крепостными стенами над песчаными ярами. Кое-где поблескивает вода – зеркало тихого лесного озера или омут лесной речки с красноватой «суровой» водой.

С вышки можно охватить взглядом все дремучее полесье, весь торжественный лесной край – неизмеримый и неведомый, властно зовущий человека в свои загадочные чащи.

Этому зову невозможно противиться. Нужно тотчас брать рюкзак, компас и уходить в леса, чтобы затеряться в этом зеленом хвойном океане.

Так мы и сделали однажды с Аркадием Гайдаром. Шли мы лесами весь день и почти всю ночь без дорог, под звездами, светившими сквозь кроны сосен одним только нам (потому что все вокруг спало непробудным сном), пока перед рассветом не вышли к извилистой лесной речке. Она была плотно закутана в туман.

Мы развели на берегу костер, сели около него и долго молчали, слушали, как где-то бормотала вода под корягой, а потом печально протрубил лось. Мы сидели, молчали и курили, пока на востоке не заголубела нежнейшая заря.

– Вот так бы сто лет! – сказал Гайдар. – Тебе бы хватило?

– Вряд ли.

– И мне бы не хватило. Давай котелок. Поставим чай.

Он пошел в темноту к реке. Я слышал, как он чистил котелок песком и ругал его за то, что у того отвалилась проволочная ручка. Потом он тихо замурлыкал незнакомую мне песню:

Лес дремучий, разбойничий
Темен с давних времен.
Нож булатный за пазухой
Горячо наточен.

Есть еще много слов и не лесных, но они с такой же силой, как и лесные, заражают нас скрытым в них очарованием.

Очень богат русский язык словами, относящимся к временам года и к природным явлениям, с ними связанным.

Возьмем хотя бы раннюю весну. У нее, у этой еще зябнущей от последних заморозков девочки-весны, есть в котомке много хороших слов.

Начинаются оттепели, ростепели, капели с крыш. Снег делается зернистым, ноздреватым, оседает и чернеет. Его съедают туманы. Постепенно развозит дороги, наступает распутица, бездорожье. На реках появляются во льду первые промоины с черной водой, а на буграх – проталины и проплешины. По краю слежавшегося снега уже желтеет мать-и-мачеха.

Потом на реках происходит первая подвижка льда (именно подвижка, а не движение), когда лед начинает косо надкалываться и смещаться, и из лунок, продухов и прорубей выступает наружу вода.

Ледоход начинается почему-то чаще всего темными ночами, после того как «пойдут овраги» и полая, талая вода, звеня последними льдинками – «черепками», сольется с лугов и полей.

Невозможно перечислить приметы всех времен года. Поэтому я пропускаю лето и перехожу к осени, к первым ее дням, когда уже начинает «сентябрить».

Увядает земля, но еще впереди «бабье лето» с его последним ярким, но уже холодным, как блеск слюды, сиянием солнца, с густой синевой небес, промытых прохладным воздухом, с летучей паутиной («пряжей богородицы», как кое-где называют ее до сих пор истовые старухи) и палым, повялым листом, засыпающим опустелые воды. Березовые рощи стоят, как толпы девушек-красавиц, в шитых золотым листом полушалках. «Унылая пора! очей очарованье!»

Потом – ненастье, обложные дожди, ледяной северный ветер «сиверко», бороздящий свинцовые воды, стынь, стылость, кромешные ночи, ледяная роса, темные зори.

Так все и идет, пока первый мороз не схватит, не скует землю, не выпадет первая пороша и не установится первопуток. А там уже и зима с вьюгами, метелями, поземкой, снегопадом, седыми морозами, вешками на полях, скрипом подрезов на розвальнях, серым, снеговым небом.

Много у нас слов связано с туманами, ветрами, облаками и водами.

Особенно богато представлены в русском словаре реки с их плесами, бочагами, паромами и перекатами, где в межень с трудом проходят пароходы и, чтобы не сесть на мель, надо держать только по «главной струе».

Я знал нескольких паромщиков и перевозчиков. Вот у кого нужно учиться русскому языку!

Паром – это шумный деревенский базар. Он заменяет собой народные сборища и деревенские чайные.

Где и поговорить, как не на пароме, пока женщины, притворно ругая лодырей мужиков, медленно перебирают проволочный трос, пока косматые и покорные своей судьбе лошаденки дергают с соседних возов сено и торопливо жуют его, косясь на грузовик, где предсмертно визжат и барахтаются в мешках поросята, пока не окурены до ногтей цигарки из ядовитого зеленого самосада!

Чтобы узнать все деревенские – и не только деревенские – новости, чтобы наслушаться всяких мудрых и неожиданных сентенций и невероятных рассказов, надо пойти именно на заваленный сенной трухой щелястый паром и только посиживать там, покуривать да слушать, переправляясь с берега на берег.

Почти все паромщики – люди словоохотливые, острые на язык и бывалые. Особенно они любят поговорить к вечеру, когда народ перестает валандаться взад-вперед через реку, когда спокойно опускается солнце за крутояром – высоким берегом – и толчется в воздухе и зудит мошкара.

Тогда, сидя на лавочке около шалаша, можно деликатно взять загрубевшими от канатов пальцами папироску у залетного человека, который никуда не торопится, сказать, что, конечно, «легкий табак – одно баловство, не доходит он до нашего сердца», но все же с наслаждением закурить, прищуриться на реку и начать разговор.

Вообще вся шумная и разнообразная жизнь на речных берегах, на пристанях (их зовут дебаркадерами или «конторками»), около наплавных мостов-плашкоутов со множеством толкущегося там речного народа, с его особыми нравами и традициями, дает богатую пищу для изучения языка.

Необыкновенно богаты в языковом отношении Волга и Ока. Мы не можем представить себе жизнь нашей страны без этих рек, как не можем представить ее без Москвы, без Кремля, без Пушкина и Толстого, Чайковского и Шаляпина, без Медного всадника в Ленинграде и Третьяковской галереи в Москве.

Языков, обладавший, по словам Пушкина, удивительным огнем языка, в одном из своих стихотворений великолепно описал Волгу и Оку. Особенно хорошо изображена Ока.

Языков приносит здесь поклон Рейну от великих русских рек, в том числе и от Оки:

…поемистой, дубравной,
В раздолье муромских песков
Текущей царственно, блистательно и плавно
В виду почтенных берегов…

Ну что ж, запомним «почтенные берега» и будем благодарны за это Языкову.

Не менее чем «природными» словами, богата наша страна местными речениями и диалектами.

Злоупотребление местными словами обычно говорит о незрелости и недостаточной художественной грамотности писателя. Слова берутся без разбора, мало понятные, а то и вовсе не понятные широкому читателю, берутся больше из щегольства, чем из желания придать живописную силу своей вещи.

Существует вершина – чистый и гибкий русский литературный язык. Обогащение его за счет местных слов требует строгого отбора и большого вкуса. Потому что есть немало мест в нашей стране, где в языке и произношении, наряду со словами – подлинными перлами, есть много слов корявых и фонетически неприятных.

Что касается произношения, то, пожалуй, больше всего режет слух произношение с выпадением гласных – все эти «быват» вместо «бывает», «понимат» вместо «понимает». И пресловутое «однако». Писатели, пищущие о Сибири и Дальнем Востоке, считают это слово священной принадлежностью речи почти всех своих героев.

Местное слово может обогатить язык, только если оно образно, благозвучно и понятно.

Для того чтобы оно стало понятным, совсем не нужно ни скучных объяснений, ни сносок. Просто это слово должно быть поставлено в такой связи со всеми соседними словами, чтобы значение его было ясно читателю сразу, без авторских или редакторских ремарок.

Одно непонятное слово может разрушить для читателя самое образцовое построение прозы.

Нелепо было бы доказывать, что литература существует и действует лишь до тех пор, пока она понятна. Непонятная, темная или нарочито заумная литература нужна только ее автору, но никак не народу.

Чем прозрачнее воздух, тем ярче солнечный свет. Чем прозрачнее проза, тем совершеннее ее красота, и тем сильнее она отзывается в человеческом сердце. Коротко и ясно эту мысль выразил Лев Толстой: «Простота есть необходимое условие прекрасного».

Из многих местных слов, которые я услышал, к примеру, во Владимирской и Рязанской областях, часть, конечно, малопонятна и малоинтересна. Но попадаются слова, превосходные по своей выразительности, – например, старинное, до сих пор бытующее в этих областях слово «окоем» – горизонт.

На высоком берегу Оки, откуда открывается широкий горизонт, есть сельцо Окоемово. Из Окоемова, как говорят его жители, «видно половину России».

Горизонт – это все то, что способен охватить наш глаз на земле, или, говоря по-старинному, все то, что «емлет око». Отсюда и происхождение слова «окоем».

Очень благозвучно и слово «Стожары», – так в этих областях (да и не только в них) народ называет созвездие Ориона.

Это слово, по созвучию, вызывает представление о холодном небесном пожаре (Плеяды и впрямь очень яркие, особенно осенью, когда они полыхают в темном небе действительно как серебряный пожар).

Такие слова украсят и современный литературный язык, тогда как, например, рязанское слово «уходился» вместо «утонул» невыразительно, малопонятно и потому не имеет никакого права на жизнь в общенародном языке. Так же как и очень интересное в силу своего архаизма слово «льзя» вместо «можно».

По рязанским деревням вы еще и теперь услышите примерно такие укоризненные возгласы:

– Эй, малый, да нешто льзя так баловаться! Совершенно даже нельзя.

Все эти слова – и окоем, и Стожары, и льзя, и глагол «сентябрит» (о первых осенних холодах) – я услышал в обыденной речи от старика с совершенно детской душой, истового труженика и бедняка, но не по бедности, а потому, что он довольствовался в своей жизни самым малым, – от одинокого крестьянина села Солотчи Рязанской области Семена Васильевича Елесина. Он умер зимой 1954 года.

Дед Семен был чистейшим образцом русского характера – гордого, благородного и щедрого, несмотря на внешнюю скудость своей жизни.

Обо всем он говорил по-своему и так, что это запоминалось на всю жизнь. Он любил рассказывать о трактирах, где «мужики кипели до утра» в спорах, чаепитии и махорочном дыму. Колхозную чайную он долго не признавал, потому что там кормят «по квитанции» (по чеку). Это ему казалось диким: «На што она мне, эта квитанция! Я заплатил, – значит, давай мне закуску, и все!»

У деда Семена была своя заветная и несбывшаяся мечта – стать столяром, но таким великим артистом-столяром, чтобы весь свет дивился на его волшебную работу.

Но на деле мечта эта сводилась к продолжительным и горячим спорам о том, как надо пригнать «заподлицо» оконный наличник или поправить сломанную ступеньку. Тут шла в ход такая замысловатая терминология, что запомнить ее было невозможно.

Как человек озаряет те места, где он живет! Семен умер, и с тех пор эти места потеряли так много своей прелести, что трудно собраться с духом, чтобы поехать туда, где на песчаном кладбищенском бугре над рекой, среди плакучих ветел, лежит, говорят, на его могиле зернистый серый жернов.

В поисках слов нельзя пренебрегать ничем. Никогда не знаешь, где найдешь настоящее слово.

Изучая море, морское дело и язык моряков, я начал читать лоции – справочные книги для капитанов. В них были собраны все сведения о том или ином море: описание глубин, течений, ветров, берегов, портов, маячных огней, подводных скал, мелей и всего, что необходимо знать для благополучного плавания. Существуют лоции всех морей.

Первая лоция, попавшая мне в руки, была лоция Черного и Азовского морей. Я начал читать ее и был поражен великолепным ее языком, точным и неуловимо своеобразным.

Вскоре я узнал причину этого своеобразия: безыменные лоции издавались с начала XIX века через равные промежутки лет, причем каждое поколение моряков вносило в них свои поправки. Поэтому вся картина языковых изменений больше чем за сто лет с полной наглядностью отражена в лоции. Рядом с современным языком мирно сосуществует язык наших прадедов и дедов.

По лоции можно судить, как резко изменились некоторые понятия. Например, о самом жестоком и разрушительном ветре – новороссийском норд-осте (боре) – в лоции говорится так:

«Во время норд-оста берега покрываются густою мрачностью».

Для наших прадедов «мрачность» означала черный туман, для нас она – наше душевное состояние.

Вся морская терминология, так же как и разговорный язык моряков, великолепна. Почти о каждом слове можно писать поэмы, начиная от «розы ветров» и кончая «гремящими сороковыми широтами» (это не поэтическая вольность, а наименование этих широт в морских документах).

А какая крылатая романтика живет во всех этих фрегатах и баркантинах, шхунах и клиперах, вантах и реях, кабестанах и адмиралтейских якорях, «собачьих» вахтах, звоне склянок и лагах, гуле машинных турбин, сиренах, кормовых флагах, полных штормах, тайфунах, туманах, ослепительных штилях, плавучих маяках, «приглубых» берегах и «обрубистых» мысах, узлах и кабельтовых – во всем том, что Александр Грин называл «живописным трудом мореплавания».

Язык моряков крепок, свеж, полон спокойного юмора. Он заслуживает отдельного исследования, так же как и язык людей многих других профессий.

Некоторые мысли, которые посещают молодых мам, могут вызвать тревогу, раздражение или же грусть. Важно уметь распознавать подобные мысли и не обращать на них внимание, помня, что это всего лишь влияние скачка гормонов.

Я плохая мама

Многие родители считают, что из-за ошибок, которые они иногда допускают, они не достойны называть себя хорошими мамами и папами. Но важно помнить, что для конкретно твоего ребенка нет лучше мамы, чем ты. Серьезно. Ты — лучший вариант. И вообще, если ты любишь свое дитя, значит ты априори . А ошибки допускают все, надо просто подмечать их и стараться исправить.

Мой муж больше не любит мое тело после родов

Конечно, все мужчины разные, может кого-то это и может отпугнуть, но вряд ли. Он любит тебя, а значит любит и твое тело, и ты по прежнему желанна. Давай посмотрим правде в глаза. Обычно единственный человек, который недоволен своим телом , это сама женщина.

Ее мужу абсолютно безразлично на слегка пухлый животик, он не замечает растяжек и целлюлита. Он любит свою жену, возможно, даже больше, после того, как она стала мамой. И не перестает ее хотеть. А внешность — это, честно говоря, дело десятое. Пора уже перестать о ней так беспокоиться и судить по ней. Главное — любить себя такой, какая ты есть.

Глупые страхи каждой мамы

Я сегодня переделаю все запланированные дела

Это нельзя назвать глупой мыслью, скорее наивным заблуждением. Сколько раз мы так думали, а потом ребенок начинает неистово плакать, у него колики, зубки или просто плохое настроение. И все планы накрываются медным тазом, и ты сидишь, качаешь ребенка и краем глаза смотришь любимый сериал. А дела подождут.

Мой ребенок меня ненавидит

Пока ребенок маленький, он любит тебя самой что ни на есть безусловной любовью, как и ты его. Это идет по умолчанию. Да, потом, с высоты прожитых лет люди могут анализировать свою жизнь, поступки своих родителей и менять о них мнение. Но пока, что бы твой ребенок тебе не говорил сгоряча, он тебя безумно любит, можешь даже не сомневаться.

Экология жизни. Психология: Хорошо, что пока не существует прибора для чтения мыслей, иначе любой из нас был бы пойман с поличным. Ведь даже самый кроткий и деликатный человек иногда может порадоваться провалу ближнего или испытать желание размозжить кому-нибудь голову

Мрачные и пугающие мысли

«Это отвратительно, покажите мне еще»

Мысли о сексуальных извращениях

«Не открывать на работе… и вообще нигде»

Неполиткорректные мысли

«Если они узнают, о чем я думаю, они меня возненавидят»

Злорадные мысли

«Твой провал - моя радость»

Жестокие и кровожадные мысли

«Была бы у меня сейчас бензопила…»

Но что происходит с темными мыслями, когда мы их подавляем?

Дилемма гидры

«Метод радикального принятия…»

Присоединяйтесь к нам в